Вдали пронзительно выли охотничьи рожки, неистово лаяли собаки. Хозяин пришпорил коня. Теперь, крепко засев у него за поясом, раскачиваясь в такт ходу лошади, своим рубиновым глазом он видел то развивающуюся волной гриву, то бьющие о землю копыта. Сейчас, сейчас свершится. Он замер, холодея, в волнующем ожидании.

Они мчались напролом через высокий кустарник. Ветки хлестали по бокам, по груди лошади. Все ближе рожки, лай, шум, возня. Перепрыгнув канаву, конь выскочил на поляну. Бросив стремена на всем скаку, хозяин спрыгнул на землю. Блеснуло солнце на полированных рубиновых гранях в головокружительном пируэте, близко-близко мелькнула рыже-серая щетина, и весь Клинок по рукоять вонзился в живое, трепещущее от страха огромное тело зверя.

– Ах какой молодец хозяин, как точны его движения, – острым как бритва боком он резал, истекающее кровью животное…

На поляне собралась уже вся охота, кого же хозяин ищет глазами? Бросив на землю окровавленные перчатки, он вытер руки полотенцем, которое подал ему паж, вытер зеркально блестящие стальные грани, рукоять с искусно вделанным огромным рубином... А вот и Она. Сжимая повод одной рукой, и придерживая широкополую шляпу другой, откинувшись всем телом назад, сдерживая лошадь, на поляну выехала женщина, – все застыли в поклоне. За ней выехал тот, в белоснежных кружевных манжетах над тонкими, длинными пальцами, с бледным лицом и томной печалью в бездонных карих глазах. Хозяин с силой бросил кинжал в ножны, но это не вызвало в нем обиды. Кинжал знал, хозяин не любит этого человека, но почему же он позволяет ему так долго гостить в своем доме?

– Дорогой, как удалось вам одолеть такого огромного зверя? – Женщина спрыгнула с седла на руки хозяина.

– Вот этим кинжалом, – хозяин хлопнул себя по поясу, за которым был заткнут кинжал. – Я убил его в вашу честь, – обняв за талию, он привлек ее к себе и, отбросив вуаль, склонился, чтобы поцеловать в красивые губы, но та отстранилась.

– Позвольте поздравить вас с удачной охотой, – почти вплотную к ним подошел человек с бледным лицом. Поклонился чуть заметным движением; из-под роскошного пера, воткнутого в шляпу, насмешливыми искорками светились глаза.

Охота возвращалась в замок. Краем глаза кинжал увидел, как егеря подвесили тушу к толстому суку векового дуба, но это не интересовало его. Как и всегда после охоты он испытывал разочарование. Да, он упивался погоней, замирал в восторге, когда хозяин сильной рукой вонзал лезвие в загнанного зверя, любил, когда восторгались ажурной красотой его рукояти, прозрачной чистотой рубина, неумолимой строгостью клинка. И все же разочарование неизбежно наступало. Ему не давала покоя мечта. Вот уже много лет он вынашивал ее. Как и все его собратья, он мечтал о крови, но не просто крови, нет, он мечтал пролить кровь человека. Он держал свою мечту в тайне и только один раз поделился ею со старым мечом, рядом с которым висел на ковре.

– Кровь человека – гибель для нас, – ответил тот со вздохом.

Что он понимает, глупый слепой старик. Насладиться человеческой кровью! Да за этот миг можно отдать жизнь.

И вот однажды, когда в огромном готическом зале никого не было, сын хозяина снял его со стены, и, выдернув из ножен, стал вприпрыжку носиться по зеркальному паркету, нанося удары направо и налево, изображая всадника в бою. Возмущенный кинжал решил наказать малыша и больно ужалил его своим граненым, отточенным как бритва боком. Капелька крови, не растекаясь, прокатилась по лезвию и застыла, отражаясь в голубоватой полировке. Вбежавший на плач хозяин далеко отшвырнул кинжал и, подхватив сына на руки, унес в сад.

Кинжал не мог вынести такого унижения и как-то на охоте, когда лошадь хозяина неслась вскачь, он, напрягая силы, извиваясь, выбрался из-за пояса и соскользнул в густую траву. Увлеченный охотой хозяин несся за жертвой, не замечая потери. Рискуя сломать шею себе и лошади, он ринулся в овраг. Отсюда вепрю уже не уйти, вон его уже обсели собаки. Вепрь взмахнул головой, и огромный пес со вспоротым животом ползет по глинистому дну оврага, волоча за собой внутренности, другой с перебитым позвоночником, корчится в предсмертной судороге. Спрыгнув с лошади, хозяин бросился к вепрю. Привычным движением бросил руку к поясу.

– Кинжал! – бешено вскрикнул он. Тут же егерь протянул ему свой кинжал.

– Я потерял кинжал! – простонал хозяин, не замечая его и вскочив без стремян в седло. – Всем искать кинжал. Сто золотых тому, кто найдет...

Несколько раз люди проходили совсем рядом, чуть не наступая на него, но он молчал. Он слышал отчаянные окрики хозяина и тот же ответ: «Нет, не нашли, господин».

Спустилась ночь, но поиски не прекращались. Лес озарился светом множества факелов. Кинжал лежал, притаившись, и вдруг он услышал знакомые шаги, совсем рядом. Слезинка, капелькой вечерней росы, выступила на стали лезвия. Как он мог подумать, что хозяин предал, отверг, ведь разлука ему невыносима; вернуться, вернуться к верному другу, и он блеснул в свете факела многограньем своего рубинового глаза.

Всей гурьбой, освещая дорогу факелами, вошли в просторный двор замка. Впереди шел хозяин, неся в поднятой руке кинжал.

– Что за шум? Почему полный двор челяди? – В самом верху парадной лестницы стояла Она. – Не понимаю этой радости, ведь сегодня вы были так неловки, что потеряли кинжал! – с нескрываемым раздражением Она вошла в дом, за ней пошел тот, с бледным лицом, но, задержавшись, обронил с чуть заметной презрительной усмешкой: «Весьма сожалею, что ваша охота сегодня была не совсем удачной». Поклонившись, хотел было уйти, но хозяин схватил его за руку.

– Сегодня ночью, на кинжалах, я прикажу, чтоб седлали лошадей.

– Как вам будет угодно, – склонился тот в ироничном поклоне, распушил смятый рукой хозяина накрахмаленный манжет.

Все время, пока долго ехали через лес, кинжал томился в мучительном ожидании. Наконец свершится то, о чем он мечтал годами. Быстрее бы, быстрее.

И вот противники стоят друг против друга в боевых позициях. Хозяин первым сделал выпад. В головокружительном полете кинжал блеснул лунным светом, захлебнувшись в ожидании блаженства, но вместо того, чтобы впиться в тело, он столкнулся с холодной сталью другого кинжала, а в следующий момент уже сам отражал удар. Он был ошеломлен. Неужели кровь человека можно заслужить только таким трудом?! А удары сыпались один за другим.

– Как же так, ведь его лезвие, которым любуются все, может выщербиться, затупиться…

Бой продолжался. И с каждым мгновением преображался кинжал. Он не думал уже о своих ранах, азарт боя все больше овладевал им. Отрывистое дыхание противников, тяжелый топот ног, резкие броски, скрежет железа. И вдруг кинжал почувствовал, что не только он, но и хозяин хочет крови.

– Ведь все так просто, – понял он. – Нужно слиться воедино с хозяином движением, мыслью, желанием – и тут же почувствовал, как, разрывая кольца бронзовой кольчуги, вонзается в тело врага.

На мгновение он замер в восторге. Но что это?! Он не чувствует на рукояти тепла ладони хозяина? Почему хозяин уходит, бросая его здесь. Он окликнул его звоном лезвия, в отчаяния блеснул рубиновым огнем, но хозяин, не оборачиваясь, шел туда, где были привязаны лошади.

– В чем же моя вина, ведь я был так предан ему в бою, нет, этого не может быть, он вернется, обязательно вернется, я буду ждать.

И он ждал. Истлели крахмальные манжеты, пылью занесло бриллиантовые перстни вместе с костяшками длинных пальцев, скатился в овраг череп, только проросшие травой ребра, между которыми он торчал, удерживали здесь неприкаянную душу. Часто в полнолуние кинжал видел ее, и всегда его повергало в ужас знакомое бледное лицо, но глаза были теперь пустые и холодные, а из-под тонких губ, в леденящем кровь оскале, обнажалась звериная пасть, и тогда страшным воем оглашалась чаща, в ужасе разбегались звери, а призрак своими красивыми длинными пальцами разрывал рану, вытаскивал наружу брызжущие кровью внутренности… И тогда кинжал всем своим существом тянулся к осине, которая росла поблизости. За те долгие годы, которые он провел здесь, он научился разговаривать с деревьями. Они рассказали ему, что в ту роковую ночь хозяин не вернулся в замок, а поехал туда, далеко за болото, за луг, где начинается бесконечная степь; но какое это имело значение, ведь он должен вернуться.

***

Как-то под вечер кинжал услыхал голоса. Он встрепенулся, – не может быть, ведь сколько он здесь, никто еще не заходил в эти места. Прислушался, нет, это не пастухи, которые пасут в долине овец. Голоса все ближе.

– Ах, только бы не свернули, только бы подошли сюда, – в волнении думал он. И вот сквозь высокую траву он увидел двух бородатых длинноволосых людей, в изодранной одежде. Но он так соскучился по человеку, что, не обратив на внешность никакого внимания, блеснул им своим рубиновым глазом.

– Смотри, что это? – остановился один из бродяг, схватив другого за рукав, – Вот здесь где-то, в траве, – согнувшись, внимательно осматривая землю, они пошли по направлению к кинжалу.

– Вот, нашел, – прошептал один из бродяг, – о, господи, – он стащил шляпу с обвислыми краями и перекрестился.

– Пойдем отсюда, – потянул его за рукав другой, – от покойников надо подальше держаться, да и место здесь такое, – мурашки по спине бегают.

– Э, нет, подожди, не бросать же это, – он поднял кинжал.

– Куда же мы его денем, увидит кто, спросит, где взяли.

– Пожалуй ты прав, – он сидел, раздумывая; повертел кинжал, достал из-за голенища нож, и вдруг всадил его между рубиновым глазом и оправой. Свет померк, острая боль захлестнула кинжал, а бродяга, разворотив золотую венецианскую оправу, вытащил рубин.

– Подожди, это еще не все, простого человека таким кинжалом не убивают. А ну, посмотрим, где здесь были его руки, – присев на корточки и срезав ножом траву, он стал разрывать землю. – Ага, вот, – не оборачиваясь, он показал товарищу перстень с бриллиантом. – Еще…, – не закончив фразы, он ничком упал в траву: второй бродяга, размахнувшись двумя руками, вогнал ему захалявный нож в спину. Боязливо перевернув труп, разжал пальцы, вынул из ладоней рубин, перстни, и вдруг заорал в ужасе – перед ним, как бы сотканный из вечернего тумана, возник колышущийся призрак человека с бледным лицом. С каждым мгновеньем он становился все явственней, обретая плоть. Бродяга сидя пятился – огромный призрак наступал на него. Облако тумана рассеялось, и призрак предстал во всем величии, но что это у него в руках? Боже, труп только что убитого ножом в спину человека. Оглушительно захохотал призрак, радуясь добыче, и, оскалив звериную пасть, впился в труп зубами, раздирая на части; покончив с последним куском, призрак потянулся за новой добычей. Бродяга, уворачиваясь от его зубов, бросился в сторону... и полетел с высокого обрыва.

***

– Ну, дед, пора нам. Хорошо у тебя было, а ехать надо. – Парень взял заскорузлую руку деда и, чуть склонившись, с благодарностью пожал.

– Хорошие вы хлопцы, и ты, Вовка, жаль, уезжаете, – в ответ он похлопал парня по плечу.

– Ничего, на следующее лето опять на практику приедем, – отозвался Вовка. Взяв сумки, они пошли к двери.

– А от постойте, вдруг засуетился дед, – я вам сала на дорогу отрежу, – Ребята молча ждали у двери.

– Вот, берите, – он протянул им большой кусок в три пальца с пророслью сала.

– Что это за кинжал у тебя? – Вовка, запихивая сверток в сумку, кивнул на нож, которым старик только что резал сало.

– Да бог его знает, видать немецкий, вон на нем написано, – он провел скрюченным пальцем по затертым готическим буквам. – Наверное, еще с войны. Я его в долине за оврагом нашел. После дождя склон ссунулся, он так сверху и лежал. Сталь ничего, сосед мне его наточил, а ручка попорчена вся, так я ее изолентой обмотал.

Ребята переглянулись.

– Шестнадцатый век, – тихо сказал Вовка.

– Думаешь?

– Уверен.

Старик, не понимая о чем речь, переводил взгляд с одного на другого.

– А не продал бы ты его мне? – Вовка вертел кинжал в руках.

– Да ты что, я не знаю, сколько просить за такое старье.

– А может поменяемся? – Вовка вытащил из сумки новенький охотничий нож с длинным широким лезвием, в ножнах из толстой кожи.

– Тоже немецкий.

Дед подошел к нему.

– Ты это, заховай, самому пригодится. Вы хлопцы еще не тикайте. Я на огород сбегаю, за бабой, сказала, когда будете уезжать, чтоб позвал.

Когда он с бабой вернулся в дом, ребят уже не было.

– Эх, не дождались, с досадой он ударил кулаком в ладонь.

– Ну ты смотри, утащили таки, – он подошел к столу. На том месте, где был кинжал, лежал Вовкин охотничий нож и записка:

«Дед Матвей, бери бабу Мотрю и приезжай в краевой музей, смотреть на свой кинжал».

***

Дорогу кинжал перенес плохо, он отвык от длинных переездов. Потом была комната, где ему промыли глубокие раковины на клинке, заменили резные костяные пластинки на рукояти, вставили искусственный рубиновый глаз. Зрение постепенно начало возвращаться к нему. Потом его куда-то понесли. Широкая парадная лестница, готический зал, блестящий паркет – все было до боли знакомо. Своим затуманенным взором он пристально вглядывался вокруг. Сомнений быть не могло – это был дом его хозяина. Наконец-то, наконец! Но почему его не повесили на ковер, а ложат в ящик со стеклянной крышкой? Почему хозяин не идет ему на встречу?

А потом потянулись однообразные дни. Множество людей проходило мимо, останавливались, нагнувшись, подолгу смотрели на него через стекло, и он всматривался в их лица, но хозяина среди них не было.

Однажды рано утром его разбудил грохот железа. Несколько человек в спецовках что-то втащили в зал. Потом колотили молотками у противоположной стены, а когда они отошли, кинжал увидел установленный на распорках миланский доспех хозяина, а на боку висел старый меч, с которым он знаком был еще по ковру. Один из рабочих остановился у двери, обернулся, любуясь работой.

– Вот так-то лучше, – удовлетворенно сказал он, – Сколько можно им в подвале валяться.

С радостным удивлением кинжал смотрел на старых знакомых. Он тихонько окликнул их звоном лезвия, – ответа не было. Кинжал вгляделся пристальней.

– Боже, что это на кирасе прямо под стальным воротником, чуть левее центрального гребня. Неужели одна из тех дыр, о которых так много говорил хвастливый мушкет?! Нет, только не это, а если все же так, и хозяин никогда уже больше не придет?.. Он постарался отогнать эту ужасную мысль. Может быть, меч что-то знает; он опять окликнул меч – ответа не было. Он до боли напряг зрение, контуры стали отчетливей – меч, добрый старый меч был мертв. Кинжал застонал в отчаянье, рыданиями содрогнулось стальное тело, но не было слез в искусственном рубиновом глазе. Все надломилось в нем. Он жил надеждой, и теперь эта надежда оборвалась. Внешне он был такой же, но ушла та сила, которая придавала упругость стали, неудержимость острию, клинку – ярость. Вернуть эту силу могла бы только сильная, умелая рука, взявшаяся за рукоять, но этой руки не было. Он умирал. Голубая волна пробежала по лезвию, унося блеск вороненой стали. Мгновенье искорка жизни еще теплилась в щели между клинком и крестовиной, где, как память о подвиге, он хранил веками каплю запекшейся человеческой крови, но вот погасла и она…