В семидесятых годах (имеется ввиду 1870-е годы, ред.), в особенности по окончании последней Турецкой кампании, в военной литературе возник чрезвычайно оживленный обмен мыслей по поводу того, нужна ли в настоящее время коннице пика, или же от нее следует отказаться в пользу шашки (сабли) — оружия наполовину колющего, наполовину рубящего.

Вопрос, по существу своему давнишний, избитый, но, как потом оказалось, далеко не исчерпанный. Так бывает обыкновенно всегда, когда сущность дела освещается двумя диаметрально противоположными взглядами, которые в стремлении своем взаимно опровергнуть, уничтожить друг друга, всегда найдут какие либо новые доказательства, на коих можно было бы основать тот или другой желательный вывод. Так произошло и в данном случае. Образовалось два противоположных лагеря: один — за, другой — против пики.

В первом собрано было все, что только можно было собрать в пользу пики, во втором же, напротив, занялись подробным изысканием тех мотивов, по которым пика должна быть вовсе исключена из состава вооружения современной конницы. Вопрос этот разобран был с большим старанием и усердием, но, конечно, не без некоторого пристрастия и односторонности. Замечательно при этом то обстоятельство, что сторонники пики отстаивали свое изложение весьма сдержанно и спокойно, так сказать, с полным сознанием превосходства защищаемого ими оружия. Большинство из них, говоря за пику, как оружие первой важности, высказывалось в то же время и за сохранение шашки, как оружия второстепенного, вспомогательного, нужного лишь в известных случаях. Сторонники же шашки, напротив, решительно почему-то раздражались против пики, называя ее совершенно невинным, (в смысле нанесения ударов) оружием. Лишним для всадника бременем, и утверждали категорически, что отмена ее принесет кавалерии несомненную пользу. И говорили также о том, что «пика явилась на местностях ровных и открытых, и только у степных народов входит она в вооружение (донцы, уральцы, курды)», а далее сказано, что, «ведь большинство европейских театров представляет местность пересеченную (Франция, Австрия, Германия), так где же при таких условиях найти поля, на которых пика могла бы принести пользу, которая вознаградила бы причиняемый ею вред, как неудобной для носки тяжестью и большой помехой при спешивании?»

Но рядом с этим, на первый взгляд, будто бы и убедительными доводами, является и такого рода мысль: разве не на тех же самых европейских пересеченных театрах нашлись те места, на которых наш казак с пикой в руках, обессмертил свое имя и создал неувядаемую славу своему оружию (1813-14 гг.). И неужели принесенная им польза, в тяжелое для нас время испытаний (1812 г.), не искупила того «вреда», который, будто бы, причиняет пика всаднику, как неудобная для носки тяжесть? И почему же, наконец, та же пика не только не мешала казаку спешиваться, но и не раз способствовала ему брать приступом, в пешем строю, крепости и укрепленные города?

Далее некоторые из противников пики, как доказательство негодности ее для современной кавалерии, помимо всех перечисляемых ими недостатков, главным образом указывали на то, что в настоящее время почти во всех европейских конницах пики положительно изымаются из употребления, и если кое-где и остались еще в уланских полках, то это объясняется скорее «преданием и привычкой их видеть, чем боевыми соображениями». Очень может быть, добавим мы от себя (впоследствии мы будем иметь случай даже подтвердить это), что в некоторых западноевропейских конницах пика действительно оставалась скорее по «преданию», по одной только «привычке» ее видеть. Но следует ли из этого непременно и то, что и мы, единственные хранители природной конницы, лучшее большинство которой во всю нашу историю было с пикой — должны также отказаться от этого оружия?

Наконец, находились и такого рода сторонники шашки, которые хотя и отдавали должное нашей естественной коннице, называя ее образцом для всех европейских армий, как действующую с успехом в борьбе с Фридриховской и наполеоновской кавалерией, но как только дело доходило до пики — этого векового нашей естественной конницы оружия — они упорно настаивали на совершенной ее непригодности, преклоняясь лишь перед традиционным оружием американских милиций — револьвером и винтовкой. Говорилось также, что сила пики основана преимущественно «на малодушии противника», что не в далеком будущем она должна утратить всякое значение», и т.д., и т.д., в таком же роде.

Словом, так или иначе, материала для обсуждения этого вопроса накопилось достаточно. Но справедливость требует заметить, что весь этот материал, освещенный крайне поверхностно и потому сущности предмета, по большей части, не затрагивающий, не представляет собой ничего универсального, охватывающего предмет во всей его полноте, а лишь состоят из ряда отдельных субъективных взглядов, толкуемых каждым по своему.

Обсуждали этот материал мы, обсуждали его и наши ближайшие соседи. В то время, как мы, усиленно занимаясь подсчетом оставшихся в европейских армиях пик, старались отыскать видимую причину постепенного их исчезновения, ближайшие наши соседи, очевидно также следя за последовательным накоплением материалов по тому же самому вопросу, сочли за благо внимательно присмотреться и к нашей, единственно уцелевшей на европейском материке, естественной коннице. И вот, когда мы, увлеченные примером западноевропейских армий и американских конных милиций (отсутствие у них пики), пришли в 1883 году к тому заключению, чтобы во всей нашей регулярной кавалерии пику отменить совершенно, а у казаков — оставить только на одну переднюю шеренгу, то есть другими словами, почти совсем от нее отказаться, наши соседи, ни мало не смущаясь уменьшением числа пик не только в прочих европейских государствах, но даже и у нас, где это оружие поистине заслуживает быть названо традиционным (по крайней мере для нашей иррегулярной конницы), пришли в 1889 г. к решению совершенно противоположному — всю кавалерию, обе шеренги, не исключая и унтер-офицеров, вооружить пиками.

Таким образом, в конце концов, все эти доводы за против пики послужили лишь к тому, что мы отказались почти совершенно от нашего традиционного, завещанного нам историческим прошлым (в лице казаков) оружия, и отказались в пользу наших соседей, а может быть, в недалеком будущем, и в пользу всех прочих государств западной Европы.

Спрашивается, кто — прав, кто — не прав, неизвестно. Чем объяснить подобное rechange des apmes, мы не знаем. Прежде обыкновенно немцы со шпагой (палашом), а мы по преимуществу с пикой, теперь — наоборот. Разница только в том, что мы, имея у себя пику, не без некоторого трепета, при каждом удобном и неудобном случае, указывали на то, что вот, мол, знаменитая Фридриховская конница не имела пик и была тем ни менее блистательной кавалерией; немцы же, наоборот, приняли у себя пику, отнюдь не смутились даже тем, что мы, единственные в последнее время представители этого оружия, отказались от него. Таким образом они, вводя у себя пику, как бы хотели этим выразить, что, мол, наша, Фридриховская, конница и так была хороша, а со введением пики она будет еще лучше.

Прежде хоть было в наличности то (на первый взгляд довольно веское) против пики доказательство, что все европейские конницы действительно мало по малу выводили у себя это оружие из употребления. Теперь же и этого сказать нельзя. Если в настоящее время снова начать подсчет пик в европейских конницах, приняв во внимание ту сильную агитацию, которая идет теперь за пику во Франции, Австрии и даже Швеции — этой родине драгунского типа кавалерии, то оказалось бы, несмотря на все кажущиеся или даже, может быть, и действительные недостатки пики, ее все же таки следовало бы включить в составь вооружения нашей регулярной кавалерии. Но мы этого подсчета делать не будем, да и не в подсчете дело.

Нам интересно в данном случае знать только то, насколько в действительности оказались правы противники пики, называя ее «невинным оружием», требовавшим немедленного его изъятия из вооружения современной кавалерии?

Вследствие каких именно причин это вековое оружие сделалось для нас негодным?

Ведь были же какие-нибудь основания к тому, что та же самая пика, начиная с 1814 г., все более и более завоевывала себе пальму первенства перед Петровскими палашами и Павловскими саблями, появляясь то и дело в рядах нашей регулярной кавалерии все в большем и большем размере вплоть до шестидесятых годов? И, неужели благодаря каким-нибудь 2-З десяткам лет в течение коих войсковая жизнь, за отсутствием боевого опыта, успела войти в рамку всевозможных удобств мирного времени, когда при манежных экзерцициях торчащая из бушлата пика действительно может служить большей помехой всаднику, чем вложенная в ножны шашка, неужели благодаря всему этому мы можем сказать, положа руку на сердце, что пика не принесет нам той же пользы в будущих войнах, какую она оказывала в прошедших? Да и, наконец, что же мы можем предложить всаднику вместо пики? Ведь, при естественном порядке вещей, случается обыкновенно таким образом: если мы, уступая техническому усовершенствованию военного дела отказываемся от какого либо прежнего вооружения и переходим к новому, то единственно лишь потому, что это новое оружие имеет за собою какие либо несомненные преимущества по сравнению со старым. Так например, если оно может выполнить то же самое назначение с сравнительно меньшими затратами сил или с большим удобством. Или, наконец, иметь большее разрушительное действие и, потому, достигает больших результатов и т. н. Так перешли мы от кремниевых замков к капсюлям, от гладкоствольного оружия к нарезному, от нарезного к малокалиберному, магазинному и т.д. Но возможно ли что-нибудь подобное усмотреть в вопросе о пике? Какое усовершенствованное оружие — последнее слово технического изобретения — можем мы предложить всаднику вместо освященной многовековым опытом пики? Неужели мы будем доказывать, что шашка — оружие рубящее, приспособленное кое-как, с грехом пополам, к тому, чтобы им можно было, при случае, уколоть противника —сможет заменить собою (уже не говорю, как усовершенствованное оружие, а просто заменить) специально-колющее оружие — пику? Ведь для того, чтобы колоть, нужна одна сила, действующая в горизонтальном направлении, а для того, чтобы рубить — другая, действующая в вертикальном.

Приемы концентрирования и утилизации одной силы совершенно различны от таких же приемов другой силы. Стало быть, в настоящее время, пока непосредственным и единственным источником действующей силы холодного оружия является сам человек, соединить, эти две силы различимых направлений вместе, в одном и том же оружии, без ущерба специальному назначению каждой из этих сил, представляется решительно невозможным.

Вопрос, следовательно, может быть поставлен лишь в таком виде: в одинаковой ли степени оба эти оружия — колющее и рубящее — являются для конницы необходимыми, или же одно из иных следует считать предпочтительнее перед другим?

Общее правило таково: лучшим для конницы оружием должно считаться то, которое, не препятствуя (по своим размерам и тяжести) развитию во всаднике подвижности и стремительности, способствует вместе с тем силе наносимого им удара, который, как известно, и составляет главную разрушительную силу конницы. Не подлежит никакому сомнению, что колющее оружие, как требующее концентрирования действующей силы в горизонтальном направлении, будет наиболее отвечать условиям кавалерийских действий. Способствуя развитию наибольшей силы наносимого удара, оружие это дает вместе с тем возможность производить удар без малейшей потери времени.

Нельзя сказать то же самое о рубящем оружии. Концентрированние действующей силы этого последнего производится или в направлении сверху вниз, или из стороны в сторону (влево вправо), т.е. в направлении, не совпадающем с линией натиска; а потому подобное концентрированные, безусловно, должно: или невыгодно повлиять на успех наибольшего развития стремительности всадника (удар сверху вниз) или же препятствовать утилизации наибольшей силы наносимого удара (удар вдогонку).

При всем этом, нельзя не считаться так же с тем обстоятельством, что ведь столкновение кавалерийских масс между собой произойдет при развитии наибольшей быстроты с обеих сторон, сводящейся к мгновению, неуловимому для глаза; а потом едва ли возможно сколько-нибудь уверенно рассчитать на правильный и вполне выдержанный удар шашкой, в особенности если принять во внимание тот неопровержимый факт, что часто и в мирное время мы видим, как наши кавалеристы, нацеливая удар по неподвижно стоящей лозе, делают фухтель, и вместо того, что бы рубить, ломает лозу. Не должно ли это нас убедить в трудности употребления на скаку рубящего оружия и заставить отдать предпочтение в этом отношении той простоте, с которой производятся боевые манипуляции пикою (заблаговременное нацеливание по приближающемуся противнику и удара вперед?).

Наконец, нельзя обойти молчанием и психическую сторону этого вопроса. Нам известно, что кавалерийский шок представляет собою момент, бесспорно, самый страшный, требующий громадного напряжения нравственных сил человека. Приближение этого момента настолько поглощает духовную энергию человека, что нередко какая-нибудь мелочь, пустяк дают полное преобладание силы духа над противником и решают участь кавалерийских схваток. Если в отношении кавалерии, атакующей пехоту, говорят, что «не та для кавалериста пуля страшна, которая выпущена, а та, которая в стволе сидит», то в отношение кавалерийских схваток смело можно сказать, что не та конница страшна, которая уже налетела и занялась рубкой направо - налево, а та, которая быстро вынеслась вперед, беззаветно ринулась к пункту атаки, готовя одним своим видом подавить дух противника. И вот в этом-то отношении пика, производя, как известно, весьма тяжелое нравственное впечатление на противника, является, безусловно, грозным оружием в руках всадника, давая ему значительные нравственные преимущества, перед всадником, вооруженным саблей. Не подлежит никакому сомнению, что пика, как оружие, имеющее громадное моральное значение до момента столкновения, а в самый момент — представляющее из себя наибольшую разрушительную силу, должна иметь несравненное преимущество перед саблей, на долю которой если и может выпасть подходящая работа, то только лишь после удара.

Поэтому всадник с шашкой, выступающий против всадника с пикой (при всех, разумеется, других одинаковых условиях), всегда будет чувствовать нечто вроде упадка, недомогания духа. Это будет, конечно, не трусость и не малодушие. Нет! Это просто таинственный голос здравого смысла, а может быть, даже и инстинкта: все ему (всаднику с шашкой) будет думаться о том, что, идя в атаку, ему прежде всего придется встретить конец пики противника и только потом уже, при счастливом или случайном обходе этого конца пики, он может подумать и об угрозе противнику шашкой. А это, ведь, далеко не одно и то же! Духовная сторона обоих этих всадников (с пикой и шашкой) будет совершенно различна. Один, идя в атаку, помышляет об удачном прицеливании и ударе (наступательный элемент — импульсивность духа), другой — о защите, обходе конца копья (оборонительный элемент — пассивность духа). А потому сила удара первого всадника не может идти в сравнение с силой удара второго. Правда, что и этот последний всадник за вами пойдет, и пойдет, может быть, лихо и отважно, но в самый важный момент, момент столкновения, в нем не окажется той силы, той беззаветной мощи, которая так часто загипнотизирует на полях сражений противника, и, проносясь по его рядам подобно электрической искре, заставляет часть дрогнуть и повернуть назад, не приняв даже удара. Вот это-то невидимое концентрирование духовной силы — источник нравственного преобладания над противником в момент лихих кавалерийских схваток — во многом следует отнести на долю первобытного оружия — пики. Противники пики на это обыкновенно возражают таким образом, что в данном случае — оружие не при чем, будет ли оно колющее или рубящее; что главное оружие кавалериста — самоотвержение и конь; все остальное — будь то пика или шашка — оружие лишь дополнительное.

Ну, хорошо. Пусть будет и так. Назовем холодное оружие дополнительным, а коня и самоотвержение — главным. Но, ведь, сам-то человек, несясь в кавалерийскую схватку, прежде всего (как выражается один из наших военных писателей) должен уметь стрелять сам собой, являясь таким образом не только оружием, но и как бы снарядом. Следовательно, успех действий как того, так и другого оружия будет опять-таки зависеть от той же совокупности духовной силы человека, нравственного его облика, который, как мы видим, во многом будет, в свою очередь, зависеть от того, какой прочности придадут этому стреляющему собою человеку-снаряду переднюю часть (вооружение): будет ли он в силах пробить ею намеченную ему мишень или же она (часть эта) окажется настолько несостоятельною, что снаряд неминуемо должен будет сплющиться сам, прежде чем успеть выполнить свое прямое назначение. И в конце концов, решение этого вопроса опять-таки возвращается к тому же человеку и к тому, что он будет иметь в руках для поражения противника.

Внушить же кавалеристу, вооруженному шашкой, что он, благодаря лишь своему главному оружию, может безнаказанно подскакать к противнику, вооруженному, помимо своего коня и готовности самопожертвования, еще и пикою, или, что еще важнее — заставить противника дрогнуть и повернуть назад, не приняв удара — вещь очень и очень мудрая и даже, скажем более, едва-ли в действительности возможная. Не возможна же она потому, что в обыденном порядке вещей по прямому закону человеческой природы, суть этого убеждения часто не зависит ни от доблести начальника, ведущего кавалерийский строй, ни от храбрости и отваги его подчиненных. Оно — убеждение это — лежит в основе безосновательного чувства самосохранения, которое проникает в душу человека помимо всякого с его стороны желания и даже, как бы, наперекор ему.

Правда, что некоторые из великих полководцев, по причинам, которых мы постараемся изложить в своем месте, старались выказать, возможно, большее пренебрежение к холодному оружию или, вернее сказать, — к длине; этого оружия. Кому, например, не известен афоризм Фридриха Великого, который, на замечание, что шпаги австрийцев на 2 дюйма длиннее прусских, велел своей коннице подскакивать при атаке на 2 дюйма ближе.

Но, во-первых, 2 дюйма не то, что 100 дюймов (длина пики обыкновенного нормального размера 130-135дюймов, а шашки — около 35 дюймов). Шашка короче пики в 3,5, чуть ли не в 4 раза. Если считать, что всадник с пикой может употребить свое оружие в дело, ну хоть два раза (или около того) большем, чем его противник с шашкой, то уже это далеко не одно и тоже, ибо в противном случае; (т. е. если бы мы стали считать, что это одно и тоже) нам пришлось бы тогда согласиться что с тем великим тактиком, который, зная, например, что нас будут расстреливать с расстояния 2000 шагов с гораздо большим успехом (пика), вздумал бы уверять что это ровно ничего не значит, лишь бы нам добраться до 1000 шагов. Это раз. Во-вторых, нужно заметить и то, что в последствии после ряда боевых опытов (в конце; Селезских войн), тот же Фридрих Великий, уступая действительному положению вещей, не выдерживает своего помянутого выше девиза и вооружает часть своей кавалерии пикой.

Это последнее обстоятельство должно, казалось бы, указывать нам на то, что великий полководец, говоря о 2 дюймах, на которые австрийская шпага длинней прусской, по всей вероятности не имел вовсе сказать что либо против несомненных преимуществ пики. как оружия специально-колющего, и потому, во способу употребления его в бою, совершенно несоизмеримого со всеми другими видами холодного оружия приспособленными обыкновенно или более к тому, чтобы ими рубить (сабля, палаш), или же к тому, чтобы фехтовать (шпага шашка).

Наконец, тот же Фридриховский афоризм наглядно убеждает нас и в том, что человек, как представитель духовного на войне элемента, всегда и везде остается одним и тем же. Так, например, данный случай свидетельствует нам, что несмотря на совершенное перевоспитание прусской конницы в чисто боевом духе, достойном великого полководца несмотря на выдающееся ее успехи на полях сражений, основанные, по большей части, на презрении к противнику от Фридриховских кавалеристов не ускользает все-таки такая мелочь, как размеры австрийской шпаги, которая по длине-то, всего лишь на каких-нибудь 2 дюйма (а для этого нужно очень зорко присматриваться, чтоб заметить такой пустяк!). И при том такой пустяк мало того, что замечается, обсуждается, но и доводится до сведения самого короля, которому, разумеется, в его тогдашнем положении, ничего больше не оставалось сказать кроме того что он сказал.

Отсюда заключаем, что та или другая длина холодного оружия не такой пустяк, как это может на первый взгляд казаться. Если же принять во внимание, что изо всех видов холодного оружия одна только пика дает возможность, не утрачивая прочих основных свойств боевого оружия. Придать ей относительно большую длину, и будет понятно почему именно пика, казалось бы, и должна быть признана предпочтительным, или даже первостепенным оружием всякой кавалерии. Итак, вот в каком виде разрешается вопрос о преимуществе колющего оружия перед рубящим (пики перед шашкой) по первому на него взгляду, т. е. вне освещения предмета с исторической точки зрения.

Если затем спросить: нужна ли нам в настоящее время, кроме пики, еще и шашка, то окажется, что подобный вопрос, если смотреть на нее просто, также разрешается сама собой. И странно, что естественное разрешение этого вопроса, дается нам ни кем иным, как нашей же естественной конницей — казаками. Прекрасно владея пикою и считая ее, по справедливости, своим национальным оружием, они прославили этот род колющего оружия так, что после них никто и не хочет за него взяться, говоря: да куда же нам возиться еще с пикой! Казак — другое дело — это его вековое оружие. А между тем, тот же казак, даже из донских, про которого говорят, что он без пики никуда не пойдет (и это верно!), в случаях, когда это оружие не может выполнить во всей мере своего назначения, не пренебрегает взяться за шашку, и, применяясь к действительной обстановке, работает этим оружием так же успешно, как и своим вековым — пикою. Об этом вам свидетельствует тот исторический факт, что донские и запорожские казаки, будучи разновременно перемещены из своих широких степей на Кубань и Терек, т. е. попавши в местность горно-лесистую, оставили свои пики и взялись за шашки.

Но что же это доказывает? А это доказывает только то, что наш казак, неподавленный никакими предвзятыми теориями и, руководясь, в деле выбора оружия здравым, не затуманенным европейскими образцами разумом, всегда предпочитает иметь при себе то оружие, которое наиболее отвечает боевой обстановке. Всегдашнее, так сказать, нормальное его оружие — пика, в виде же исключения из общего правила, вызываемого местными условиями (леса и горы), он не отказывается и от шашки. Вот и только. Между тем, такая частная или даже вернее, — исключительная эволюция в вооружении казаков, многим дают повод утверждать, что пика отжила свой век, что она никуда не годится, как боевое оружие, и в доказательстве приводят то обстоятельство, что даже сами казаки, которым пика всосалась и в плоть и в кровь, бросают ее.

Что казаки в известных случаях оставляют свою традиционную пику и берутся за шашку, это, казалось бы, должно делать им честь, так как, во-первых, это доказывает их уменье применяться ко всякого рода обстановке, во-вторых, употребляя то или другое оружие при различного рода обстоятельствах одинаково успешно, они нам дают возможность определить, когда именно какое оружие всадник должен употреблять в дело, чтобы достигнуть намеченных войною целей, т. е., другими словами, разгадывают нам ту великую загадку, которую в теории так трудно бывает разгадать.

Если же мы эти последние факты (оставление казаками пики и переход к шашке) будем толковать в том смысле, что пика нам боле не нужна, то это будет равносильно тому, как если бы мы, видя, что солдаты, применяясь к известной обстановке, удачно употребляет в дело приклад, вполне достигая целей, поставленных холодному оружию, штыку, начали бы утверждать, что, мол, штык—только лишняя обуза, напрасно увеличивает вес винтовки и что его следует совершенно изъять из употребления.

Все это в совокупности дает нам право, не приступая еще к исторической постановке рассматриваемого нами вопроса, сделать с некоторою вероятностью такое заключение: насколько важно в настоящее время для пехотинца, владеющего, допустим, очень хорошо прикладом, иметь, при себе и штык, настолько же важно кавалеристу, при всем его умении владеть саблею (шашкою), иметь еще и пику). Отсюда и относительная важность холодного оружия: пика — оружие основное, главное, шашка — вспомогательное, второстепенное.

В таком виде представляется нам этот вопрос с теоретической его стороны и притом по первому на него взгляду, так сказать, по первому, бьющему прямо в глаза, впечатлению. Если же вникнуть в исследуемый предмет глубже и обратиться к более реальной. чисто практической постановке приводимых здесь доводов, то прежде всего наталкиваемся на такого рода соображение: коли столь очевидны преимущества колющего оружия перед рубящим (пики перед шашкой), то почему же не вооружаются этим преимущественным оружием все вообще конницы, тем боле, что, ведь, это оружие и было когда-то приблизительно до появления огнестрельного оружия) главным?

Следовательно, если поименованные выше преимущества пики действительно неоспоримы, то, ведь, они и должны быть известны всем вообще конницам как европейским, так и азиатским. А в таком случае это специально колющее оружие, с его несомненными преимуществами в отношение преобладания духа над противником, и должно было бы сделаться общим достоянием всех вообще конниц, подобно тому, как это мы видим в настоящее время в пехоте, где кроме штыка нет другого холодного оружия.

В то же время, в параллель с этими вопросами, является также и такого рода мысль: почему это оружие (пика), зародившись еще в древности где-то далеко на Востоке, среди кочевых племен средней Азии, в виде небольшого дротика (впоследствии все более и более увеличивающегося и в конце концов обратившегося в пику), быстро там разрослось, как бы находя для себя благодатную боевую почву (мидяне, скифы), и вскоре сделалось грозою для западных оседлых народов, заставляя их энергичнее взяться не только за созидание у себя конницы, но и за надлежащую ее подготовку.

Почему на Запад та же самая, по своей форме, пика, находясь в руках оседлых народов, никогда не достигала в коннице (за исключением впрочем, эпохи Александра Македонского и отчасти Аннибала) столь, грозного значения, каким оно пользовалось среди кочевых племен?

Почему, наконец, на том же Западе та же самая пика, достигнув во времена рыцарей полного своего расцвета, сделавшись чуть ли не традиционным оружием их неподвижной, не знающей никаких маневров конницы, вскоре после того (в особенности в эпоху Густава Адольфа) с какою-то, почти лихорадочной, поспешностью оттуда (из западно-европейской конницы) изымается, и все ее преимущество переносится в пеший строй (швейцарцы, фламандцы и пр.)?

Далее, мы видим, что и впоследствии та же самая пика преследуется там (в западноевропейской коннице) целым рядом великих полководцев: Фридрихом Великим, Карлом ХІІ и наконец Наполеоном (до 1809 г.). Правда, что некоторые из них (Фридрих и Наполеон) после ряда боевых опытов, в силу, так сказать, неизбежной необходимости (в противовес пиконосной кавалерии противников), пытаются завести у себя также пики, но почти тот час, вслед за сформированием, идет расформирование пиконосных частей, то есть, другими словами, там (на Запад) пика атрофируется как бы сама собой, путем чисто естественным подобно потому, как атрофируются органы живых существ, попавших в новую сферу жизненных агрегатов, когда органы эти оказываются непригодными для борьбы за существование. В то же время мы замечаем, что в восточных конницах, несмотря на возродившееся повсеместно значение пехоты, несмотря на развитие повсюду огнестрельного оружия, — престиж той же самой пики, все больше и больше увеличиваясь, достигает, наконец, полного своего расцвета в лице нашего казачества; причем расцвет этот наступает в ту именно историческую эпоху (1812—1814 гг.), когда уже на Запад рыцарская традиционная пика давным-давно отошла в область преданий?

Если к этим, навеянным нам историей, размышлениям присоединить еще те факты, что вообще о пике, как о боевом оружии, в европейской литературе существует два совершенно противоположных мнения, из коих как то, так и другое несомненно оснащены боевым опытом, а именно: с одной стороны, говорят, что пика, будучи оружием наступательным, является бесспорно царицей холодного оружия с другой — утверждают, что та же пика, будучи по существу своему оружием оборонительным, изобличает лишь малодушие и трусость и потому лучшего современного воина оружие это положительно недостойно, мы должны придти к тому, более или менее вероятному, логическому заключению, что в истории известных нам народов необходимо предположить существование двух видов пики: один из них, соответственно духовному складу народа и его исторических и местным условиям, наиболее активный, наступательным, другой — соответственно тем же данным —пассивный, оборонительный. Допустив же это предположение, мы должны согласиться, что те народы, которым история наметила первый из указанных выше типов специально-колющего оружия (наступательный), должны всеми силами способствовать поддержанию его у себя и отнюдь не смущаться того, что тоже самое оружие в другой серии соседних с ними народов, сходное лишь по форме, а не по духу, появляясь там от времени до времени скорее, может быть, в подражание, чем в силу естественной необходимости, — вскоре затем исчезает. Следовательно, прежде чем обратиться к решению наиболее интересующего нас вопроса (какое холодное оружие дать нашей кавалерии), нам необходимо выяснить: во-первых, что колющее оружие вообще, независимо от той или другой его формы или же от той или другой его длины, является в сфере исторической жизни народов, преимущественным, главным. Во-вторых, что в истории народов действительно существуют две поименованных выше разновидности пики (типы наступательного и оборонительного колющего оружия). В-третьих, проследив главнейшие эволюции обеих этих разновидностей, выяснить, к какому из поименованных выше двух типов следует отнести пику славянских народов вообще и русско-казачьей конницы в частности. Наконец, в четвертых, если эта последняя русско-казачья пика, может быть отнесена к одному из видов наступательного колющего оружия, то выяснить, действительно ли принятие этой пики в регулярной кавалерии отвечает: а) современным условиям действия конницы в бою; б) тем традициям, которые занесены в историю нашей пиконосной кавалерии, на основании коих могла бы создаться вера в оружие (обстоятельство, имеющее, как известно, весьма важное значение при принятии того или другого вида холодного оружия).

Чтобы ответить на все эти положения сколько-нибудь определенными данными, нам необходимо осветить, с точки зрения высказанных нами соображений, наиболее важные исторические эпохи народов, начиная с древнейших времен...